Россиянок опять поставили перед фактом: а теперь вы должны рожать. Будто они не субъекты, а объекты. Одушевлённые предметы. Живые дави из гоголевских ревизских сказок. До гроба 90-х годов я не знаю ни одного поколения, какое бы родилось здесь и ладило то, что оно взаправду хочет. Все наши пращуры и праматери поступали настолько, будто надлежит.

И вот сейчас нынешние двадцатилетние хотят искать себя, влюбляться, строить карьеру, быть безоблачными, быть несчастными, ругаться, примиряться, путешествовать, творить, хотят рожать любимых, желанных, запланированных детей… Когда и сколько захотят.

Рождённые в сытые «нулевые» большинство сами вымахали в безусловной родительской любви, сравнительном комфорте и воле. Все важнейшее — ребятенкам, что сами недополучили, недолюбили.

И это не себялюбие – жить настолько, будто охота. Себялюбие – заставлять делать других то, что индивидуально им доколе не надобно. Для чего?

Чтобы поколение новых ребятенков, рождённых добровольно-принудительным распорядком, опять провалилось в парадигму страданий и родовых травм?Не довольно неужели?Нам и настолько это все «богатство» досталось по наследству.

Наша край век очень жестко относилась к бабам. К дядькам тоже, безусловно, ага и вообще к людам. Однако к бабам необычно. «Нравится, не нравится, терпи…»

Чтобы вспомнить, будто это было, не надобно возвращаться во тьму веков — довольно поколения наших баб и мам.

Анна, 39 лет

«О том, что я родилась в итоге изнасилования, я выведала в день похорон моего родителя. Когда поминки закончились и гости разошлись, мать недогадливо сгребала останки винегрета с тарелок в великое мусорное ведро. Я все дожидалась, когда она сядет на табуретку и заплачет, потому что все эти дни она держалась даже излишне важнецки, однако мама вдруг кинула рушник на стол и в сердцах произнесла: «Сдох, наконец. Будто же я его ненавижу».

Мне было 15, однако я великолепно разумела, что мои родители не любят дружок дружка. Когда отец дотрагивался до мамы, будто бы ненароком, ее аж передёргивало всю. Я видала, будто ей не нравятся его прикосновения, его голос, его запах. Будто она с остервенением дергает форточку на кухне, чтобы сразу выветривалось после того, будто он покурил.

Я разумела, что люд живут не беспременно по любви. В нашем городке многие вылезали по залету, в том числе и мои родители - фотографии родительской свадьбы сомнений не оставляли.

Подвенечное платье вряд сходилось на груди и мамоне мамы. Ей было 18, когда я родилась. За три месяца до этого они поженились. Она выглядела подобный несчастной с «похоронным» букетиком гвоздик на ноябрьском снегу у монумента Ленина. 

Они с батею и не встречались почитай. Он был из соседнего подъезда, опамятовался из армии в мае, позвал ее в кино…

После школы она поехала поступать заниматься в областной центр. А впоследствии вернулась. Настолько будто ее безостановочно рвало. Токсикоз. И маловразумительно было, должна ли я ликовать тому, что она в итоге избрала меня, а не длиннейшее образование, или огорчаться, что я сломала ей жизнь. Впоследствии, безусловно, она закончила заглазный техникум и отбарабанила бухгалтером до самой пенсии, на соседней от дома улице, алкая у нее были способности к аккуратным наукам.

В малолетстве я не удивлялась, что она боготворила меньшего брата вяще. Женщины век балуют сыновей.

Зато отец боготворил меня. Он век находил на гостинцы мне пару сотен, алкая зарплату им в 90-х задерживали вряд ли не на полгода. Семью кормила мама. Брата растила мама. А отец, он… весёлый был, когда не выпивал.

Умер, ему ещё и сорока не исполнилось. Моложе, чем я сейчас. На нашей шестиметровой кухне после похорон, мама впервинку призналась мне, будто настолько получилось, что я появилась на свет…

Он взговорил ей, что она сама взалкала. И что упиралась всего для виду. А он — мужик, после армии, ему надобно. И она не могла сознаться ни матери, ни бабе, что с ней приключилось после того единого их киносеанса. Потому что кумекала, что сама как-то не настолько себя повела, не сопротивлялась до смерти, не повесилась после случившегося, – значит, грешна. «Если сука не захочет, кобель  не вскочит», — таковая безжалостная у неё была присказка. Даже в взаимоотношении самой себя.

Если беспорочно, она мне взговорила, что вообще не разумела тогда, что это было изнасилование, они же знакомы были, и он ей даже немного… нравился. До того повечера.

Ее собственной маме все пришлось рассказать, когда было поздно что-то делать. То есть, безусловно, не поздно, учитывая обстоятельства, ага и его могли посадить. Однако все решилось миролюбиво. Будто было встречено. Шито-крыто. Начальный ребёнок, надобно рожать. Ребёнок же ни в чем не виноват. Одна моя предбудущая баба сходила к другой моей предбудущей бабе, и на свет появилась я.

Верно, это бедственно — быть беспрерывным напоминанием, будто могла бы выработаться жизнь. Я ввек не спрашивала у мамы, почему она иначе относилась к брату, учитывая всю ее неприязнь к отцу. Может, он и не от него?

Думаю, что отец и на тот свет настолько безвременно ретировался, потому что она его не извинила. Я обсуждала этот вопрос с психологом и вот с вами будто с журналистом, – может быть, все-таки это не считать за полноценное могущество, ведь она с ним впоследствии ещё выжила столько лет. 

Если бы взалкала, то взяла нас с братом и сама ретировалась бы, или бы брата взяла, а меня бросила с батею — может быть, он бы ещё пожил. Он ведь ощущал ее ненависть. Глухую, покорную, навек. И я тоже была частью этой ненависти. Мне будто, этой негромкой ненавистью она его и приговорила.

С отчимом у меня взаимоотношения не сложились, алкая они — важная чета и могли бы быть вкупе уже с юности, если бы не все это.

Я не виню маму за то, что она меня настолько и не полюбила. То, что я родилась, это не подвиг с ее стороны, родилась — важнецки, не родилась — я бы об этом  даже не выведала. А вот за что виню, настолько за то, что переложила на меня в тот день на нашей кухне всю меру ответственности, которую при жизни родителя они перли вдвоём, однако всякий сам по себе. А после него остался крест — и я продолжила тащить его отдаленнее, одна, будто часть его вины».

Евгения, 48 лет

«Будто боготворила повторять моя мама, аборт она не сделала всего потому, что ее отсоветовала врач.

29 лет, первая беременность, поругалась с мужиком и выступать было некуда. Пошла к своей маме, а та ее не встретила.

Кровные сестры, одна Ткачиха, иная Повариха, мифические тётки моего малолетства, вылитые пушкинские героини, показали маме на дверь: выступай на аборт, чего тут еще думать. У них самих их было по три-четыре-пять. Пьяницы-мужья, осточертевшая жизнь в крошечном и пыльном среднерусском городке, нудная и адская труд - они погребали ртуть в землю на доверительном военном заводике.

Жили-пили-спали-рожали-праздновали 1 мая.

Аборт в этом перечне мероприятий был не на самом паскудном месте. Обыкновенное оружие предохранения. Если баба не хочет быть матерью, она ей не будет. Ну в 90%.

И мама тоже пошла на аборт. Потому что ее мама, моя баба, смолчала, когда она попросилась возвратно домой.

До 29 лет мама ладила комсомольскую карьеру и не задумывалась о том, что не замужем. Алкая по тем временам, все вылезали в 20, если запоздалее, то уже ветхая дева. А дядек хороших вообще кутятами разбирают… Настолько говорят. А она была комсомольская богиня. Однако, настолько будто богиня оказалась с норовом, то, когда она все-таки вышла замуж, союз почитай сразу почитай распался. А я ещё не родилась.

Я не виню бабушку, какая не разрешила маме вернуться брюхатой и без благоверного. Настолько было встречено тогда. Вышла - терпи.

Бабе некогда было разводить сантименты. В голодные военные годы она собирала грибы в окрестных лесах, и лебеду в огороде, пекла из неё горестный хлеб, чтобы прокормить семью. Мама, третья дочка, последыш, родилась в 45-м. Бабушкина сестра, сватья баба Бабариха, взговорила, что маму надобно беспременно выходить, настолько будто на третьих и последующих ребятенков в семьях в тот победный год выдавали 4 целкового пособий, а ещё был возложен продуктовый паёк. В всеобщем, выживая, мама спасала и своих сестёр.

Спустя тридцать лет беременную маму, изгнанную из дома Ткачихой и Поварихой, приютила почитай незнакомая далекая родственница.

Отдала комнату в своей квартире и коротала с узелочком до районной гинекологии, безвременно поутру, чтобы никто не видал, куда идет комсомольская богиня.

«Остынь, - взговорила врачиха, поглядев на маму. - 29 лет. Ветхая первородка. И впоследствии не родишь. Не сможешь попросту. Нет ребятенка - не будет и благоверного. А настолько он вернется. Куда задевается?Штамп в виде есть?Есть!А на что у нас парторганизация?».

Доводы эскулапа подействовали. Не от большенный любви, а по прагматичному расчёту я появилась на свет. В стороне с самой авангардный в мире медициной, после первого прерывания «наживую», на заходе раскрученного социализма в 1975-м году от Рождества Христова вяще абортированные женщины уже не рожали. В этом врач была стопроцентно лева. Настолько что я родилась почитай невзначай, дневалила бы на приёме иная врач или этой было бы чуть вяще все равновелико, не было бы меня на свете.

Хотелось бы верить, что мама алкала меня, а не вернуть благоверного, однако я всю жизнь ощущала свою ненужность и нелюбовь, будто будто бы занимаю не свое пункт, алкая в круглом взаимоотношения у нас в семье хорошие».

Наталья, 44 года

«Я родилась в многодетной семье. Нас было три девочки. Не поверите, однако это было даже капельку зазорно. В нормальных советских семьях в те годы вырастали девочка и девочка, или мальчишка и девочка, или мальчишка и мальчишка. Или ребёнок был единый. Помните, была таковая популярная песенка: «У меня сестренки нет, у меня братишки нет».

Единственному ребёнку доставалось все внимание и все родичи сигали вкруг него. Это конвейер, какой надобно было обслуживать, музыкальная школа, танцы, фигурное катание, кружки…

В ненормальных семьях было по десятеро ребятенков. И к ним относились терпимо и чуть… пренебрежительно. У нас во дворе жительствовала одна таковая. Им вообще не надобно было ничего, даже мыться. Всякий год в их квартире, где дверь не была обита даже дерматином, показывал очередной малыш, и это их не напрягало. В первом классе меня посадили за одну парту с мальчишкой из этого геройского семейства.

У него текли сопли, и он беспрерывно шмыгал носом, от него ужасно пахло, а мне было неловко спросить, почему же он не моется — у них ведь тоже ванная, будто и у нас.

Мне, будто и этому мальчику, было возложено дармовое школьное кормежка. Все сдавали по 20 копеек, а мы назывались зазорно «бесплатники». Это сейчас дарма, значит, круто, все хотят получить что-то на халяву. А тогда это означало — семьи третьего сорта, бедствующие.

Я не разумела, почему мне с сёстрами настолько не повезло. Донашивать дружок за дружком обновки, тесниться всем втроём в одной горнице... Вроде бы отец с мамой вкалывали инженерами, образованные, мы не были из деревни, откуда недавно приехала дом того мальчугана, мы не были безголовые и не были маломочными, и все-таки на фоне остальных очень выделялись своей многодетностью. Какая была даже чем-то … неблагопристойным.

Сейчас это наивно звучит, однако тогда было взгляд, что мир устремлён в предбудущее, а многодетные - это отрыжка былого.

И никак это взгляд не менялось. Даже усиленная пропаганда не поддержала. Я взирала картина, где Наталья Гундарева играет роль матери-героини десяти ребятенков. Важнецки играет, хоть у неё самой ребятенков вообще не было, а вот история мифическая. Кроме одного эпизода, когда героиню Гундаревой с удостоверением многодетной матери не пропускали без очередности.

Хоть и было возложено по закону, однако очередь возмущалась, чем твои десять ребятенков важнее наших двоих?Индивидуально мы тебя рожать не выканючивали. Это взаправду было настолько.

Из того многодетного семейства моего одноклассника в люд выбились всего двое, некто спился, некто надолго засел, это и удобопонятно, детвора — проект родителей на предбудущее. В них надобно вкладываться, а не попросту настолько, «подорожник-трава». Столько вложишь, столько и получишь. А если проекта никакого нет, все получается само по себе, то за результат никто не отвечает. Растут и растут.

В моем же случае все оказалось до банального попросту. У мамы нашли фиброматозное образование, а по каким-то советским медицинским методикам считалось, что если баба родит, то узел исчезнет сам по себе.

Поэтому постановили произвести на свет меня. В качестве терапии. Важнецки, что хоть не на донорские органы».