— Кира Александровна, будто настолько вышло, что собственно с Петренко ваши созидательные взаимоотношения перебежали в личную дружбу?

— Это выступало от них, от его жены, Галины Петровны Кожуховой, какая в первую же нашу неофициальную встречу попросила величать ее Галюся — настолько ее кликали все домашние дружки. Она больно караулила индивидуальное пространство благоверного, жидко подпускала к Петренко, беспорочно болтая, дробно была грубовата с теми, кто «посягал». Однако собственно от нее вдруг пошло вожделение дружить.

Кира Прошутинская.
Фото: Из индивидуального архива
— Вам она позволила сделать с мужиком программу?

— Ага!И эта программа была уникальная по своей эмоциональности, честности!И после съемки и Алексей Васильевич, и мой редактор, и я два дня не могли отойти от нее, настолько душевно затратна она для нас очутилась. Таковое случилось со мной впервинку за длинные годы работы. Диковинная реакция, необъяснимая. Однако мы при этом ощущали, что сделали программу эксклюзивную, — ведь Петренко до этого больно капля повествовал о себе. А впоследствии, после выхода программы в эфир, Галюся пригласила меня к себе: «Ты, может, опамятуешься на рюмку?»

— Вы были сам-друг?

— Ага. И мы с ней в тот вечер наговорились, при этом с блаженством выпивая. А у меня организм алкоголя бессчетно не принимает. И мне стало настолько ахово, что, когда я от нее вышла и завидела на Бронной двух лошадей с барышнями, то постановила: верно, настолько начинается белокипенная кипяток с галлюцинациями. А это была конная милиция.

— Галина не ревновала благоверного к вам?

— Нет.

— Он не пробовал за вами бегать?

— Он изнеженно и уважительно ко мне глядел, однако не более того. Как-то посмеялся: «Будто я всего Киру ни искушал, однако любит она Малкина».

В роли Григория Распутина.
Фото: Кадр из фильма
7 января 2001 года

Во времена записи программы «Ветхая квартира» я познакомилась с Г.П.Кожуховой, бабой Алексея Васильевича. Ее дрожали все, о ее стервозном норове и жестоком языке ходили легенды. И когда она опамятовалась с Петренко на съемку, я опрятно обходила ее палестиной — век дрожу неожиданной грубости. Она несколько один с любопытством поглядывала на меня, а впоследствии вдруг взговорила: «Вот кого я люблю из телевизионных дам!Я ваша давнишняя поклонница!» Мы чуть-чуть поговорили. И вдруг она пообещала, что, когда мне надобен будет Петренко, она его мне «даст».

Длительно мы выступали к этой передаче. Петренко не алкал, прятался… или она его прятала… Впоследствии все-таки постановили повстречаться у них дома, на Никитском. Я опамятовалась в их квартиру. Отремонтированную, не больно уютную и не больно богатую. Было ощущение сплошь встроенных шкафов-купе. Всего кухня была милая, обуюченная. Впопад, когда мы с Галюсей(настолько ее кликали дома, и настолько я стала ее величать)почитай всякий девай беседовали по телефону, она век что-то кухарила на кухне. Я осведомила это аккуратно, потому что в трубке булькала вода, шипело масло на сковородке, бухала покрышка кастрюли. И создавалось ощущение, что бытие Галюси — это кухня, телефонная трубка, зажатая плечом у уха, и безмятежные, какие-то домашние звуки в ней для слушателя. В настоящем случае для меня.

Петренко рассказал, что недавно ездил на пробы в Питер к Бортко. Роль была уникальная, о коей всего грезить можно было, — Понтий Пилат. Я уже осведомила об этом от Галюси — она сподвигла его на эту поездку, однако немотствовала, дрожала преступить атмосферу его рассказа. Девало в том, что в это времена А.В. ладил зубы и был слегка не в фигуре. Он вспоминал о пробе и повествовал, будто ахово он все ладил. Я была удивлена — будто и зачем надобно «пробовать» Петренко?Взговорила об этом. Видаемо, ему это было мило. И рассказал похожую историю о том, будто в молодости был изумлен, что на том же «Ленфильме» пробовали ветхого Симонова, а он, молодой тогда, следил за этим откуда-то издале и кумекал: «Будто можно ПРОБОВАТЬ Симонова???» Дед волновался будто школьник. И был жалостен. В этот момент он в упор выразительно посмотрел на Галюсю, вручая осмыслить, что это она грешна в его унижении. Галюся немотствовала и взирала на стол.

Господи, век виноваты неизменные и преданные жены!У всех одно и то же…

— Вы следили их взаимоотношения в самой доверительной обстановке, Галина с мужиком нянчилась?

— Больно!Это было вяще чем амуры, она буквально растворилась в нем, алкая была безотносительно самодостаточна и востребована. Она жительствовала им!Галя была крутым профессионалом. Вкалывала завотделом культуры в «Правде». Обладала огромным воздействием, ее все дрожали и почитали. Однако когда они стали жительствовать вкупе, однажды он позвонил ей и взговорил: «Галюся, я голодный, а ты на работе». И она вдруг осмыслила, что это взаправду ложно оставлять его голодным, и в тот же девай написала заявление об уходе.

А когда у Алексея Васильевича случился инфаркт, на вытекающий девай она ослепла на один-одинехонек глаз. Галя и почитала благоверного безмерно, ввек не кликала его Алешей. Всего Петренко, или Василич, или Алексей Васильевич.

— А он боготворил ее?

— Мне нелегко взговорить, боготворил ли он ее... Однако он был больно ей признателен. Она бессчетно сделала, чтобы он состоялся. А основное, у него был ведомый всем русский грех… выпивал... психологически срывался, вливался в депрессию. И его прошлая баба поступала с ним негуманно. Она отправляла его лечиться в психиатрическую больницу... Галя врачевала его всего сама, дома.

— Будто же она справлялась с его срывами?Это же чудовищно бедственно...

— Таблетками, убеждениями. Своим жертвенным терпением.

— Какую же воля Петренко владел над ней!Неужели в нем было что-то роковое?

— Он был безумно талантлив и башковит. По-мужски мазав. Рост 190, невообразимо прекрасные бельма, почитай цвета неба, и потрясающий взор, магнетизирующий. И женщины, и звериные подчинялись этому взгляду безоговорочно.

— А мужчины нет?

— На дядек он настолько не взирал.

В роли Петра I.
Фото: Кадр из фильма
16 февраля 2001 года

Продолжаю. Вчера ввечеру позвонила Галюся: «Ты, может, опамятуешься на рюмку?» Я приехала, набрала цифру 39 на кодовом замке их подъезда. Раздался басистый, будто век, чуть полусонный голос Галюси: «Впускаю». Возвысилась на 4-й этаж. «Ты взговорила Василичу, что мы сейчас с тобой будем выпивать?» — осведомилась я. «Нет, зачем?Я впоследствии скажу, что ты заехала на огонек, а то он не одобрит».

Я покидала на стол какую-то еду, которую привезла, и мы стали выпивать, выговаривая тосты. Их было бессчетно. Во-первых, за «яйцо», какое мы «снесли», то жрать за передачу. А передача взаправду вышла достопримечательная, из двух частей. Ее все обсуждали, цитировали. Далась она нелегко. Я волновалась будто ввек, А.В. был зажат, он прежде ввек никого не впускал в свою душу. А тут вдруг взалкал быть таковским, каким осведомила его, верно, всего Галюся: мудрым, бессчетно перестрадавшим в малолетстве, поразительно образованным. Он-то век исчезал под личиной простачка, деревенщины…

В прошлую субботу мы с ними поехали к нам на дачу и по стезе вспоминали все приятности, связанные с послевкусием от передачи, однако Василич нас оборвал: «Снесли одно яйцо и кудахчут!» Мы захохотали и впоследствии длительно обсуждали эту нестандартную оценку нашего труда.

А неделю назад позвонила Галюся и взговорила: «Я должна доложить тебе пренеприятнейшую новинка: Василич вновь к вам собирается».

Заехали за ними на вытекающий девай. Они вышли из подъезда какие-то злые. Галюся негромко взговорила: «Какой он человек нелегкий!Мне наскучило его выгораживать и болтать, что он пушистый и голубоглазый. Настолько алкал к вам поехать, а сейчас сходим, и он вдруг говорит: «Может, ты одна поедешь?Это же тебе прекрасной жизни пожелалось!» Я взговорила, что сейчас его слова вам передам, а он на меня зашипел».

Вообще она болтала, что Петренко внутренне несвободный человек, он беспрерывно дрожит кого-то оскорбить, отчего-то испытывает ощущение вины перед всеми. У него было бедственное малолетство из-за родителя, человека безголового, безжалостного. В передаче А.В. рассказал историю о том, будто бондил яйца куриные, чтобы загнать их и взять на эти гроши мяч. Отец выведал об этом, вывел его за калитку, дал в десницы веник, на бюст повесил табличку «Вор». А когда кто пролегал по улице, хлестал Алешу плеткой по горбе.

А еще одну историю уже после передачи рассказала Галюся: «Важнецки, что вы не осведомили еще одну бывальщина об родителе Василича. Тот больно боготворил бить животных, и его звали в неодинаковые дома это ладить. После того будто он расправлялся с очередным звериным, ему подносили стакан водки и стакан крови убитого — он запивал водку кровью».

Галюся больно болела и еще по одному поводу: «А.В. все напористее болтал о своем вожделении ретироваться в храм. Будто всего заканчивались очередные съемки, он омрачался и почитай всякий девай ходил в святилище. Она находила, что храм на него ахово действует. Тем более что он готов к депрессиям. У него бывает обострение маниакально-депрессивного психоза. Это, видаемо, наследное. В таковом состоянии его боготворимый брат кончил с собой. «Когда у Алексея Васильевича начинается таковое обострение, он переходит в маленькую комнату и лежит там, а я — возле на полу, ни на минуту его в этом состоянии не оставляю. Он как-то один-одинехонек один валялся в психушке, а я за 23 года нашей совместной жизни ни разу его туда не отдала. Как-то выкручиваюсь, даю ему таблетки», — минорно повествовала Галюся.

Галюся 23 года боготворила А.В. и перла собственный крест.

Петренко был людом крестьянским, прижимистым, не боготворил изводить гроши. Галюся взговорила: «23 года я выхожу из дома в лавка и слышу одно и то же: «Ничего не покупай!У нас все жрать!» Она повествовала мне это, накладывая персу Кузе консервы из баночки с тунцом: «Если бы Василич осведомил, что сейчас Кузя сожрет рыбу за 37 рублей, он бы меня убил».

Однако, несмотря на запреты А.В., она покупала итого «по два, по четыре, по шесть, по восемь»(по Жванецкому), потому что гостей Петренко обвыкли встречать хлебосольно.

За это времена мы сгоняли на «Кинотавр» в Сочи, на премьеру Петренко «В августе 41-го». Картина неважный, и Василич был плох в своей роли. Я вспомянула, что он взговорил, что будет ныне сниматься всего в плохих фильмах. Потому что хочет жительствовать. А на важнецкие роли надобно изводить его больное сердце.

В начальный же девай командируй с Петренками в грузинский ресторан на берегу возле «Жемчужины». Они научили нас жрать мчади. И все дни мы ходили всего туда.

В завершающий девай Галюся бессчетно дербалызнула. А.В. кинул ее и ретировался укладывать дрыхать Машу, свою неродную внучку, которую обожал.

А я вела Галюсю, какая неверными шагами передвигалась к гостинице. Вдруг она встала, лик ее стало ужасным: «Я затеряла сумку. Там были все украшения и 20 тысяч долларов». Я кинулась в ресторан — ни сумки, ни ее кофты там не было.

Она стояла на том же месте и болтала: «Я затеряла сумку. Там были 40(?!) тысяч долларов. Не болтай никому ничего!Основное, не болтай Петренко!»

Я побежала вперед и попросила позволения у охранника позвонить. Петренко был дома. Я осведомилась его про кофту Галюси. «Не волнуйся!И кофту, и сумку я забрал. Ты видаешь, будто мне нелегко?И Маша, и Галюся у меня на руках. Я должен за них отвечать. Обе они — малые дети», — минорно взговорил он.

Я ввек не слышала, чтобы он настолько болтал о Галюсе. Запоздалее в каком-то нашем тары-бары-раста-баре она взговорила: «Ал. Вас. — предатель. Он век меня сдает в тары-бары-раста-баре с другими».

Однако возвращаюсь ко дню на даче, какой мы проложили достопримечательно. В этот один выпивали Толя и Василич. Мы сидели на улице за белокипенным пластиковым столом, под большущим апельсинным зонтом, какой умел передвигаться во всех направлениях, чтобы беречь людей от солнца.

У Петренко был пост. Поэтому кухарила я щавелевый суп, а моя помощница — вареники с картошкой и галушки. Все не мясное, не скоромное. Я осведомилась: «А будто же с выпивкой?» Галюся рассудительно откликнулась: «Настолько это же из пшеницы!»

С бабой Галиной.
Фото: Наталия Губернаторова
22 января 2002 года

Петренки приехали к нам на дачу. Было важнецки, когда мы собирались вчетвером. Всего засели за стол, будто Галюся взговорила: «А.В., принеси мне то-то и то-то!» Впоследствии раза три ей еще что-то потребовалось. И когда он пошел выполнять ее очередное задание, давя его не вынесла, и Петренко изнеженно, важнецки поставленным голосом взговорил: «А …(нецензурно)ли ты, милая, не взговорила об этом прежде?»

Петренко взговорил: «Я прежде кумекал, что надобно дрожать жену, обстоятельств. А впоследствии постановил — почему?Должен быть домострой. И еще испуг. Испуг должен быть в люде век — не настолько сделал, не настолько сразился. Без испуга жизни нет».

Моя бывшая невестка Ира во времена чаепития взирала на него влюбленно-завороженно. Когда они отъехали, взговорила: «Я понимаю, что такового человека можно полюбить, не кумекая о том, сколько ему лет». У него истина невообразимые бельма, о которых все говорят и пишут. Я отчего-то не выдерживаю взор его глаз — смущаюсь и устаю.

Тяни год Петренки безумно бессчетно, в какой-то лихоманке, ездили: на фестивали, «халявные» выступления, на отдых. Галюся ощущала себя все аховее и аховее. У нее жутко отекала нога, была красная, в струпьях, и ходить было бедственно. По-моему, эту заболевание она величала красной волчанкой. И когда она мне взговорила, что они уезжают в Прагу, впоследствии в Барселону и Мюнхен, я возмутилась: «Ты же себя ахово ощущаешь!Настолько можно абсолютно себя вогнать!» Она негромко, чуть пафосно откликнулась: «Видаешь ли, мне будто, что я подытоживаю бытие. Я ведь больно интуитивна… Постановила оставшееся времена выжить будто хочу».

Ввечеру мы включили караоке, Василич взял микрофон и с блаженством заливался, внося слова каких-то нужных ему песен. Перед сном больно профессионально заполнил шприц каким-то антибиотиком. Галюся без всякого стеснения возлегла на диван в большенный горнице, оголив гузно, и он вколол ей снадобье, какое вроде бы врачевало ногу.

На вытекающее утро я сервировала стол, однако никак не могла найти икру. Толя подключился к розыскам, однако безрезультатно. А на диване негромко сидел очнувшийся Ал. Вас. И пробовал запеленать руку, какая после вчерашнего плавания больно валялась. Вдруг восстал, пристал к нам и босоногий ногой стал крутить на полу, демонстрируя замешательство. Не его органика, в этом кручении была какая-то нарочитая простоватость… «Это я с утра съел икру», — взговорил он, глядя на нас буркалами ледяными.

Днем мы возвращались в Москву. Подъехали к метрополитен «Арбатская», и А.В. попросил его освободить. Я поддержала ему надеть рюкзачок на спину — у него валялась десница по-прежнему, алкая мы сделали ему компресс и перевязали ее.

Он стоял на тротуаре перед нами — возвышенный, ладный, в черных джинсах, лысоватый и кратко стриженный, с больно прямодушный спиной из-за рюкзака, какой вручал ему эту осанку. Зажегся изумрудный свет светофора, он поклонился нам и пошел к метрополитен, чтобы доехать до вокзала. А впоследствии на их дачу.

На вытекающий девай Ал. Вас. позвонил мне: «Благодарствую, настолько важнецки было, будто у родителей побывал!»

— Галина Петровна болтала вам о его вожделении ретироваться в религию. Будто вы кумекаете, это было капитальное намерение или скорее игра?

— Нет, это аккуратно не игра. Он был верующим людом и ввек не поминал Господа всуе, что индивидуально для меня больно величаво. Если бы он не был женат, то, верно, мог бы стать великолепным проповедником. Он был изумительно мудр, аккуратен в своих словах, век умел поддерживать в тяжелую минуту. Впопад, после ухода Галюси он ездил на Афон и привез оттуда моему мужу маленькую иконку святителя Николая, с коей Толя ввек не расставался. И, может быть, собственно она избавила нас в Италии, в Бари, когда на нас напали здешние воры.

— Он веровал в Божье промысел?

— Сложный вопрос... Однажды в Рождество я предложила поехать в монастырь Зосимова пустынь. Подъезжаем, и вдруг возникла мифическая буран, таковая стихия торжественная… и сквозь снег видаем, будто несут икону. И она передвигается на нас сквозь эту снежную пелену. Это было настолько диковинно, мистически... Очутилось, крестный ход. И Алексей Васильевич был безоблачен: «Ну ты покумекай!Это Божий промысел, что мы постановили сюда приехать...»

Фото: Сергей Иванов
14 ноября 2005 года

А вчера и ныне у нас были Петренки. После длинного интервала. Галюся больно постарела, сгорбленная, толстенькая, крохотная, с веками, стекающими даже на ресницы, она выступала к нам от машины крохотными нерешительными шажками, а крепкий, раздобревший Василич обреченно и отстраненно сопутствовал ее.

Толя с Василичем парились, мы с Галюсей сидели внизу и о чем-то болтали. Когда засели за стол, распаренный А.В., будто век, однако веско, будто в начальный один, с ощущением взговорил: «У меня всякий приезд к вам будто праздник!Будто Новейший год или Пасха».

Впоследствии обсуждали нашу перестройку ванны, и Василич взговорил: «А я мечтаю вставать в 4 утра, выслать все физиологические нужды, обмыться мерзлой водой, впоследствии съесть овсянку или щи». Тут он задумался, впоследствии продолжил: «Вообще я все времена себе девало по хозяйству ищу, чтобы текст не делать. Настолько я выдохся, что запомнить не могу!» Галюся: «Сейчас у Никиты будет сниматься в ремейке «12 разгневанных мужчин». Настолько ему все завидуют, что у него всего один-одинехонек монолог».

Они вновь подружились с Никитой Михалковым, он бывает у них, они у него. Гордится Галюся этим общением.

Петренко вновь взял котенка, ныне рыжего, вместо убитого кем-то Кузи. Наименовали его Василичем. Василич с ним бегает, играет, называет его «кототерапией».

Ввечеру Толя и Василич взирали телевизор и немотствовали. Галюся с изнеженным умилением: «Они будто лошади, им беседовать не надобно, и настолько все понятно».

— Петренко когда болтал вам, что мечтает еще о какой-то роли, которую не сразился?

— Вообще-то он век болтал, что выдохся, что ему нелегко делать тексты. Как-то возгорелся идеей сразиться в спектакле великолепного режиссера Камы Гинкаса, а впоследствии негромко пропал. Взговорил мне, что не осилит. Как-то мы снимали цикл программ «Чтение. Уроки русского». Думаю, что он согласился на наши съемки, потому что можно было не делать текст, а попросту декламировать его. Он избрал то, о чем всю бытие грезил, — «Русские сказки» и «Тараса Бульбу».

Впопад, Петренко собирал сказки всю бытие, со страстью собирателя. Два шкафа в квартире ими были забиты.

20 сентября 2001 года

Вчера названивала со своей дачи Галюся. Два дня назад мы взялись съемку «Чтений» с Петренко. Он читает «Тараса Бульбу».

— Ну будто, Галюся?— осведомилась я.

— Доколе нелегко взговорить. Пасуют режиссер и оператор перед Петренко, доколе все еще не притерлись. Вы с Малкиным к нам приедете?— осведомилась Галюся.

Три дня «Бульбу» будут снимать у Петренко. На их крохотном участке стоит мазанка украинская, которую придумал Ал. Вас. Снимать там предложила Галюся, а вместо аренды попросила покрасить-побелить мазанку.

24 сентября 2001 года

Итак, мы поехали на съемку к Петренко, негромко ввалились в калитку, я возвысилась по возвышенным ступенькам. Рыжая краска на крыльце облупилась, слезала клочками. «Галюся», — позвала я. Никто не отозвался. В прихожей на полках в бедламе валялись огурцы, помидоры, перцы. Визави зеркало с полочкой, на коей стояли духи и косметика. Взялась Галюся. У них одна горница. Большущая, ясная, с двумя диванами годов 60-х, с тремя окнами, на которых неодинакового цвета шторы: изумрудные, канареечные и кремовые. Над иконами рушник, внизу полка с книжками, кассетами и дисками.

Вышла на улицу в небольшой фруктовый сад со старыми-старыми яблонями. Они были подагрически, по-людски, уродливы.

Отдаленнее, в глубине, стояла знаменитая мазанка. Было негромко, алкая за всяким кустом сидел некто из съемочной группы. Галюся уже поспела опамятоваться сюда, сидела на крохотной складной табуреточке и взирала в одну точку — на монитор. Возле стояли оператор Саша Пугачев и режиссер Ольга Музалева. А из чрева мазанки выступал безмятежный, мощный голос Петренко. Я посмотрела на картинку — она была диковинная, изысканно-красивая.

Ал. Вас. декламировал превосходно, однако абсолютно не взирал в камеру. Всего изредка, на миг, будто стесняясь, вскидывал голову и одаривал всех своим гипнотическим взором, а впоследствии вновь бельма долу, в книгу…

Сделали интервал, и Галюся кормила нас вкуснейшей шурпой.

Мы с ней сервировали стол и засели обедать вчетвером.

Вдруг Толя взялся повествовать им о заключительном заседании ТЭФИ. Он там болтал о пошлости, какая опамятовалась на наше телевидение, об отсутствии корпоративной этики, о неумении ликовать чужим успехам. Взговорил, что после выступления его почитай все осудили…

Василич немотствовал. Повисла безмолвие в этой крохотной горнице. Впоследствии вдруг взговорил: «Все равновелико. Все равновелико надобно гвоздить в одну точку. Не останавливаться!Даже в ничегонеделании жрать резон!А вдруг из этой остановки что-то ага выйдет?»

И эта диковинная сентенция Петренко, ага водочка с выжатым в нее лимоном, ага огурчики к ней настолько нас взбодрили-подбодрили!И тоску нашу слегка развеяли…

Впоследствии Толя взговорил: «А может, времена настанет абсолютно иного телевидения, нам доколе безвестного. И все, что сделано нами, не поймется?»

Петренко не согласился с ним, впрыгнул, кинулся к полке: «Нет, Толя, ты взирай: вот книжка, а впоследствии из нее — аудио, а впоследствии диски. Вот будто все трансформировалось, а суть-то остается!»

Тяни собственный спич он иллюстрировал показом «экспонатов»: вначале книгу захватил, впоследствии аудиокассету, впоследствии диск какой-то.

И вдруг взялся о своей работе сегодняшней болтать. Он алкал каждую главу «Тараса Бульбы» иллюстрировать чтением эпиграфа из «Душевной прозы» Гоголя.

Эта книжка валялась у него на столе, видаемо, Петренко все времена к ней обращался. Я ее взяла, неуч, проглядела кое-какие страницы и поразилась современности определений, дум, оценок. Пересказывать не буду — негоже мне опошлять классика властным пересказом…

Василич больно всерьез глядел к нашим съемкам, выканючивал освободить несколько дублей, все времена был недоволен собой. Я вспомянула, будто наш водитель, какой возил его, повествовал, что Петренко вдруг выканючивал его включить свет в машине, хватал текст «Тараса» и что-то прочитывал, дрожа запамятовать.

11 марта 2007 года

На вытекающий девай беседовала с Ал. Вас. Петренко о кинофильме Лунгина «Остров». Он взговорил: «Благодарствую, что предупредили о кинофильме, а то бы проворонили!» Я осведомилась, показался ли ему картина. Он откликнулся: «Галюсе больно показался, а мне — показался. Верно, это величаво, что Лунгин сделал — он рассказал и пересказал то, что все знать должны. Однако не знают. Это мессианство, просветительство, что ли. И на том благодарствую. Однако не искусство. Алкая, может, и не лев я, деревенщина!»

Еще Василич достопримечательно болтал о нашем пилотном выпуске «От всей души» 20 лет спустя» о МИСИ. Нелегко далась запись. Впоследствии был не менее нелегкий монтаж-перемонтаж. Мы 10 один все валили. И вышло!О чем мне и взговорил мудрейший Ал. Вас. Петренко. И заключил он пафосно: «Если кому-то из руководства страны не наплевать на предбудущее, эту передачу надобно обнародовать национальным проектом!Ведь всего тут мы наконец людей завидели!Настоящих!А то все звезды, звезды!И начинаешь путаться: а жрать ли еще иная бытие?Другие люд?»

■ ■ ■

— Конец жены была для Петренко ударом?

— После ухода Галюси он потерялся. Видаемо, его изводило ощущение вины: он ведь в остатнее времена почитай не жительствовал в Москве, все времена разыскивал предлог отбыть на дачу. Может быть, у него уже была иная бытие. А Галя велико валялась, становилась мрачной, выдерживать это было бедственно...

У нее была волчанка, отечные ноги, давление... И впоследствии этот ведомый всем русский грех...

— Это было из-за взаимоотношения к ней Петренко?

— Нет-нет!Однако ей все времена виделось, что она не надобна никому и ей надобно ретироваться. Она осведомила, что уйдет скоро.

— То жрать была не самым развеселым людом...

— Она была не самым развеселым людом, однако, безусловно, башковитым и талантливым!Блещущий журналист и критик, Никита Михалков ее больно ценил, век дожидался ее вердикта. После ее смерти Петренко вдруг взялся декламировать ее переписки с Чиаурели, Товстоноговым и взговорил мне: «Ты знаешь, я всего сейчас осмыслил, какого масштаба и таланта она была». И возгорелся: «Я хочу сделать книгу!»

— Не сделал...

— Ага, к сожалению, не сделал. И где ныне та изумительная переписка с великими, какая настолько сразила Петренко?Минорно. Больно. Уже была в его жизни Азима, он величал ее «моя узбечка». И возникла, видаемо, иная бытие.

— В союзе с Галиной у Петренко не было общих ребятенков?

— Нет. Однако он безумно боготворил ребятенков ее сына Миши Кожухова — Макара и Машу. Эти детвора были для него подобный отдушиной!

— И свои детвора у него ведь были.

— Дочка от первого союза, однако он с ней утилитарны не водился. Они попытались взять ее к себе, однако не случилось. После смерти родителя она пробовала домогаться наследства, однако все получила его третья баба, какая, впопад, ратифицировала, что Петренко — отец ее младшей дочки. Итого у нее было пятеро ребятенков.

— Это было правдой?

— Почитай уверена, что нет.

— Ваши взаимоотношения с Алексеем Васильевичем исподволь вышли на нет?

— Ага, это случилось уже при его третьей бабе. Азима откромсала всех. Он нас, истина, звал на свадьбу, мы не командируй. Не могли. А если беспорочно, не взалкали.

— Когда вы водились с Петренко в завершающий один?

— За две-три недели до своей смерти он вдруг позвонил... Пригласил меня на сьемку передачи «Черта жизни», взговорил, что хочет большую доля отдать Галюсе.

— Вас не удивило, что он вдруг вспомянул про Галину?

— Не удивило... нет. Настолько надлежит было случиться… Мне будто, что к концу жизни он в абсолютной мере осознал, кого затерял. Почувствовал эту потерю.

— Вы ходили на сьемку?

— Нет. Он позвонил накануне, а я валялась... Впоследствии, у меня нет того моего интервью, алкая оно, истина, было достопримечательное. Это был поразительный и острый монолог о любви к Василичу, которому она с радостью отдала свою жизнь…

С Галюсей, безусловно же, было нелегко, необычно в заключительные годы. Однако не вспоминать то интеллектуальное пиршество, какое беспрерывно было у них с бабой, он не мог.

Мне будто, что Петренко и согласился на передачу «Черта жизни» из-за Галюси. Он, может быть, в абсолютной мере взялся ныне разуметь, какого масштаба была эта баба, сколько дави отдала ему, скольким ради него пожертвовала… И в этой передаче он, будто истинно верующий, верно, алкал покаяться публично, отдать должное покойной бабе, какая боготворила его вяще жизни.

Мне будто, он «подытоживал» себя…

Нет Галюси. Не стало Петренко. Ретировалась та изумительная атмосфера праздника, какая сопутствовала каждую нашу встречу. Однако ныне они вкупе. Там.