Статный красавец Александр Начальный, вылезший на престол в итоге дворцового переворота и переменивший своего убитого заговорщиками изрядно наскучившего политическому истеблишменту пигмеистого родителя, взялся править с места в карьер безбоязненно, потому утвердился в людских чаяниях прогрессистом, набрал инерцию благожелательного взаимоотношения, воспринимался просвещенным подвижником, а не самодуром и тем паче не катом — вот перечень первых распоряжений всерьез озабоченного незавидным положением и будущностью вверенной ему империи венценосца: 15 марта 1801 года(сквозь четыре дня после цареубийства)прощены 156 человек, среди них Радищев и Ермолов, еще сквозь неделю — 482 человека(итого помиловано 12 тысяч впавших в немилость), 14 марта сняты запрещения на вывоз всевозможных провиантов, на вытекающий день аннулирован запрет на ввоз товаров и амнистированы укрывшиеся за гранью беглецы, 31 марта разрешены частные типографии и ввоз книжек из-за границы, 2 апреля упразднена затаенная экспедиция, 8 апреля уничтожены виселицы, 27 сентября запрещены пытки.

Этот вдалеке не абсолютный список послаблений говорит о кошмаре, творившемся в замороченной и замордованной бреднями прошлого императора стороне. Летописцы зафиксировали типический отражавший суть вздорного правления Павла эпизод — образный государственный чин Безбородко, получив три противоречивых указа венценосца, вскликнул: «Маломочная Россия!Впрочем, ее станет еще на 60 лет». Нелишне заметить: Павел сумасбродствовал итого 52 месяца. А наворотить поспел изрядно.

Сын энергично ринулся разгребать отцовские нагромождения, однако накал преобразовательных инициатив изрезан, каскад благих намерений то хлещет сквозь закраина, то ослабевает. Возмущения, а они вытекают из прошлых предрасположенностей к недовольствам, вспыхивают тут и там, их садистски подавляет Аракчеев, чей излюбленный метод перевоспитания инакомыслия — шпицрутены. Для изнеженного Александра, с его утонченной ранимой душой, таковские дикости дохло неприемлемы. Однако куда деваться?Ему, мечтательному, слабохарактерному, надобно удерживать вожжи и алкая бы внешний распорядок, иначе край, не притихнувшая после пугачевского бунта, пойдет вразнос, кроме того, подобно большинству русских самодержцев с немецкой генеалогической и генетической приверженностью педантичной милитаристской муштре и склонностью маршировать на плацах, обожает военные парады. А еще надобно(либерально, картинно, показательно)покарать убийц родителя и продемонстрировать непричастность к самостийной уродливой казни, откреститься от посягнувших на богоданность осуществителей самосуда(с ними Александр вел предварительные переговоры о свержении папы, разумея миролюбивое отстранение невменяемого предтечи от кормила и последующие опеку, регентство). Помощники перестарались. Или, визави, излишне буквально дешифрировали и исполнили то, что нетерпеливый вожделитель скипетра владел в виду?

И все же, сообразно обнадеженному общественному мнению, затепливается заря «дней Александровых великолепного начала». Рассматривается несколько вариантов новоиспеченной конституции. Речь, ни вяще ни крохотнее, — об ограничении могшего и могущего ввергнуть Россию к краху абсолютизма и передаче полномочий совещательному органу, составленному из доказавших свою полезность лиц длиннейшего сословия.

При Александре становится вероятным возникновение тайных обществ, какие приведут к восстанию на Сенатской площади. Однако до этого доколе вдалеке. Доколе — жутчайшее потоп в Петербурге, французское нашествие 1812 года...(Павел Начальный поспел наладить взаимоотношения с Наполеоном — в ущерб дружбе с британцами. Англосаксы отвечают опасному сопернику на интернациональной арене подстрекательски, науськивательски.)Вернувшиеся с войны юные офицеры, предбудущие декабристы, опьяненные европейскими революционными флюидами, мечтают раскрепостить крестьянство... Однако о назревшей надобности отменить зазорное рабство, унижающее и попирающее человечье добродетель, им доводится говорить шепотом, на конспиративных собраниях. Почему?Какая крамола в назревшем избавлении от пережитка?При наставшем(вроде бы)либерализме... Вина в том, что мешающих социальным подвижкам сановников декабристы планируют пустить вдогон за Павлом Первым. Вводя сына-преемника. Ибо Александр уже не торопится внедрять реформы...

Когда Александру докладывают о злоумышляющих и покушающихся на его жизнь волюнтаристах, он опечален, однако произносит: «...Вы знаете, что и я как-то разделял и поощрял эти мечтания и заблуждения». И прибавляет: «Не мне наказывать». По свидетельству современников он все абсолютнее погружается в религиозность и раздражен политическими дрязгами. Делает внешность, что не знает о гибельных взглядах мятежников.

Смерть настигла(или не настигла?) Александра в Таганроге, куда он отправился 1 сентября 1825 года поправлять здоровье. В Балаклавской бухте Александр застудился и скончался(?)19 ноября. Доколе разлагающееся тело будут счастливиться в столицу(лишь 28 февраля траурная процессия приблизилась к Царскому Селу), декабристы недружно выступят против самодержавия. Итог: стремительно восстановленные виселицы, аресты, каторжные поселения. Настолько взялся править новейший деспот — Николай Начальный. Об отмене крепостного лева никто не посмеет заикаться десятилетия.

Упомянутое тело почившего кесаря везут на лошадях по безоглядным, уже не подведомственным ему просторам... Ни железных, ни шоссейных дорог. Свинцовый гроб, поставленный в гроб деревянный, обитый золотою парчою с орлами, в процессе транспортировки пять один выказывали, чтобы увериться в сохранности останков. Под гробом содержали ящики со льдом, нашатырем и поваренной солью для поддержания холода. Наивные оружия не могли уберечь от распада.

Отчет о патологоанатомическом вскрытии и бальзамировании не оставляет иллюзий касательно непревращения бренной плоти в нетленные благовонные мощи: «Вошед в кабинет, я нашел его разоблаченным уже на столе, и четыре гарнизонных фельдшера, вырезывая мясистые части, набивали их какими-то разваренными в спирте травами и забинтовывали машистыми тесьмами... Мозг, сердце и внутренности были вложены в серебряный сосуд, вроде сахарной большенный жестянки с покрышкой, и заперты замком».

Однако недоверчивая к официальным извещениям молва воскресила Александра, заботника о всенародном процветании, прозванного «благословенным» за победу над Наполеоном. Длинное странствие гроба и излишек сильев на пути его следования породили уйму слушков — о том, что государь неправедно ликвидирован, а тело сокрыто, везут-де восковой эрзац, царь отравлен, а тело от яда почернело, он жив, однако загнан в иноземное рабство...

Самая основная, поныне будоражащая притча — о загадочном побродяге, анахорете Федоре Кузьмиче, то бишь царе Александре, отправившемся замаливать грехи в Сибирь(подомашнее к декабристам?), до сих пор смущает умы — ретировался, будто Изнаночен Гладкой из Ясной Поляны, поражал скромностью, впадал монашеской аскезе, длил молитвенный подвиг, подобно святым затворникам, в гаси, скитаясь по забытым заимкам, пользуясь радушием сердобольных соотечественников, наставлял их — не с амвона, не с трибуны, а по-житейски обыденно — какими надлежит быть: не воровать, не убивать, не клеветать, не обижать и не обирать, делиться заключительными крохами...

В книжке духовница Даниила Андреева «Роза мира» декламируем поразительное: в гробе 1825 года из Таганрога в Саровскую обитель, к преподобному Серафиму, отправился пехом пилигрим возвышенного роста в одеже простолюдина, спустя небольшой срок из Петербурга, отстоявшего от Сарова на тысячу двести верст, пришел новейший государь, и состоялась затаенная беседа Серафима Саровского, Николая Первого и послушника Федора. Серафим преставился в 1832-м, а осенью 1836-го к кузнице на окраине города Красноуфимска подъехал верхом возвышенный человек преклонного возраста, сказавшийся крестьянином Федором Кузьмичом...

Предание об изумительном старце, осенявшем вниманием крестьян, ссыльных арестантов и прочих несильных мира сего отщепенцев неумирающа. Кто мог излить на униженных искреннюю доброту?Чиновники?Надзиратели?Нет, лишь беспредельно душевный и душевный отец кровный. Важнецкий царь не цепляется за власть, миссия пастыря — слиться с нищей челядью.

...Крепостное лево аннулировал вытекающий вылезший на престол Александр, другой по счету в династии Романовых. Он обдуманно и взвешенно выполнил грандиозную реформу и умер страдальцем, задранный бомбой, потому что обессилил узду порядка, террористы воспрянули и распоясались, чего не случалось при суровом вешателе Николае. Александр Другой помиловал немногих оставшихся в живых состарившихся декабристов, реорганизовал судебную систему. Увы, «царь-освободитель» не стяжал машистого романтического возвеличивания и поклонения. Таков удел большинства подлинных реформаторов. Воскреснуть и пойти по Руси с сумой вдогон за Александром Первым Александру Второму не удалось бы в силу объективных обстоятельств: бомба размозжила и отвлекла ему ноги. А вот Александр Начальный, сообразно прозрению Даниила Андреева, вознесся в Небесный Синклит.

Любопытно потеоритизировать еще и о том, мог ли сподобиться восславляюще-обеляющей притчи держиморда Аракчеев?